— Ну, что ты приуныл? — раздалось над моим ухом. Тяжёлая рука опустилась на плечо. Я оглянулся передо мной стоял ухмыляющийся дед.
— Ну, что, до нитки, поди, спустил? Это дело обычное. Ребята тут такие, не приведи господи! — покрутил он головой. Порывшись в кармане, он вытащил из него копейку. — Робятки, кто из вас казанков мне отпустит?
Сейчас же нашлись продавцы и отпустили старику пяток пар.
— Добро! — похвалил дед, оглядывая казанки: — А в игру примете?
К моему удивлению, вместо того, чтобы мне подарить казанки, старик выставил пару на кон и стал на линию. Он сопел, кряхтел, широко расставив ноги, долго нацеливался и запустил биток со страшным визгом. Биток пролетел мимо под дружный хохот ребят.
— Эх, пропасть, сорвался-то биток! — огорчённо почесал затылок дед.
В пять минут опустели и его карманы. Из окон соседских куреней выглядывали любопытные лица.
— Гляди, старый Назар сдурел, с ребятами связался! — тыкали пальцами в старика казачки, но, нисколько не смущаясь этим, он продолжал возиться с ребятами.
— Ну, всё! — вывернул он, наконец, свои карманы и, обняв меня, позвал: — Пошли домой. Нечего тут слюнки распускать!
Напрасно Митяшка предлагал мне сыграть в долг, дед горячо запротестовал.
— Мы николи в долг не играли и внукам заказано!
Пришлось огорчённым возвратиться в курень…
Рядом с нами примостился двор казака Степанки Голышева, который в эту пору отбывал действительную службу в далёком городке на западной границе, а в курене хозяйствовала его жёнка, красивая Варварка. Соседский курень во многом был хуже дедовского, он даже не весь был обнесён плетнём, и всё, что творилось на дворе, было видно, как на ладони. Сараюшки-плетушки разваливались, да они были и ни к чему: никакой живности Варварка не держала. Водились только петух да курочка, да и те одичалые бродили, где довелось. Зато в домике, по рассказам бабушки, была чистота: на окнах всегда белели чистые занавесочки, цвела герань. Жила Варварка опрятно, хотя и бегала по поденщинам, а больше всего вязала пуховые платки из нежной козьей шерсти. В семье у Голышевых не было своих ребят и Варварка взяла в дом приёмышем круглую сироту — Митяшку. Правда у казачонка имелась богатая-пребогатая бабка Чумлякова, но она из жадности отреклась от внука. И была она рада-радёхонька, когда Варварка увела к себе Митяшку.
Вот и жил мой новый приятель ныне по соседству, у Варварки.
Когда настал вечер, я не утерпел, чтобы не сбегать на соседский двор и не навестить Митяшку. Я ещё ни разу не бывал у Варварки и потому с трепетом и любопытством перешагнул границу голышевского куреня.
«Как живет у себя дома эта красивая и весёлая казачка?» — думал я, оглядывая неприглядные надворные постройки.
— Митяшка, дружок пожаловал! Заходи, заходи, красавчик! — неожиданно раздался приятный голос хозяйки. Она стояла в распахнутых сенцах и ободряюще улыбалась.
Следом за ней я вступил в сенцы и распахнул дверь в горенку. Тут всё сверкало чистотой: вымытый пол, скамьи, только что выбеленная печка. В маленькой нише стояла мисочка с разведённым мелом и мочальная кисть: видимо хозяйка каждый раз подбеливала задымленное чело печки. На укладках и на больших окованных сундуках разостланы скатерти и домотканные коврики.
— Кто же это? — раздался сочный баритон. — Не казака ли Назара внук?
Подле оконца на скамье сидел широкогрудый молодец в расшитой русской рубашке с расстёгнутым воротом и, поглаживая темнорусые усы, в упор разглядывал меня. — Ничего, хорош мальчишка! — похвалил он.
Варварка, поскрипывая козловыми сапожками, ходила по горенке, с лаской поглядывая на молодца. В её глубоком и лучистом взоре читалась нежность. Молодец чувствовал себя хозяином в курене Степанко.
— Что ж, здравствуй!! — протянул он мне красивую белую ладонь. — Митяшка, займись-ка гостем! Прошу! — указал он мне на занавесочку, за которой возился мой друг. Тут стояла высокая кровать с горкой взбитых подушек и возле неё, подле укладки, возился Митяшка. Он извлёк из укладки стопочки конфетных бумажек, коробочек из-под папирос и показал мне это богатство. В другое время я непременно с тайной завистью внимательно разглядывал бы всё, но сейчас меня интересовало другое. Я чутко прислушивался к тому, что творилось в горнице. Но там установилась невозмутимая тишина, даже Варварушка перестала скрипеть козловыми сапожками.
Меж тем за окном погасал золотой вечер, солнце закатилось за ближние бугры и, охваченное пожаром вечерней зари, небо постепенно меркло. По станичной улице с мычаньем прошло стадо коров, до моего слуха донеслось щелканье пастушеского бича, за окошком на осокоре, жалобно попискивая, раскачивались две пичужечки, пролаял соседский пёс и опять стало невозмутимо тихо.
И вдруг откуда-то издалека родился и поплыл над станицей густой колеблющийся гул церковного колокола: благовестили к поздней вечерне. Мы вышли в горницу. Любопытство приковало меня к порогу: Варварушка сидела под оконцем, а рядом с ней, положив голову на её колени, полулежал молодец. Варварушка молча перебирала его густые волнистые пряди волос. В глазах казачки светилась нескрываемая радость.
Она улыбнулась мне и тихо обронила:
— Что, наигрался? Уходишь?
— Это кто же? — спросил я Митяшку, когда мы выбежали во двор.
— Кирик Леонидович — желанный Варварушки! — спокойно прошептал мальчуган. — Хороший человек! Страсть большой охотник, во всей станице не отыскать! А умник и забавник, не приведи бог! Учитель наш. Он зимой будет нас учить!
Странно! Митяшка о своей приёмной матери говорил, как о родной сестрице, называя её, как все, Варварушкой…
Жизнь в станице протекала однообразно. По хозяйству в куренях с утра до ночи хлопотали казачки, в поле работали наёмники — пришлые люди, а казаки, по выражению бабушки, «слонов гоняли», попросту говоря, бездельничали.
— Что такое казак? — рассуждал в моём присутствии дед. — Казак есть воин, слуга царю и отечеству! Нешто его дело кухаркой, альбо водовозом быть! Казак создан господом-богом для войны, а не для серпа и косы. Пикой во чистом полюшке поиграть, басурмана острой сабелькой встренуть, — вот оно наше казачье дело! Потом конь — друг боевой, лихой скакун, — вот истая заботушка казаку! Без него казак не казак, а так серая говядина!..
«Серой говядиной» казаки презрительно называли солдат-пехотинцев, считая себя умнее, грамотнее их. А на самом деле редкие казаки были грамотные, даже казак — торговец Потап Дубонов и тот не был грамотен. Озорной Кирик Леонидович — дружок Варварки, забирал у него в долг товары и по настоянию Дубонова выдал ему расписку, а в ней было написано:
Это дело свято —
У Дубонова мясо взято.
Мясо коровье,
Ешь, казак, на здоровье!
Хотя мясо и съестся.
А с Дубоновым надо расчесться…
Я бежал мимо лавки, когда торговец зазвал к себе и сунул мне в руку замусоленный леденец.
— На, похрусти на здоровьечко! Сказывают ты грамотей. Будь милостив, зачти мне расписочку!
Я зачитал вслух творение учителя. Вначале казак полуудивлённо-полуобиженно растянул рот до ушей, напоминая собою рыбу, выброшенную на горячий песок. Глаза его таращились, ощеренные по-щучьи зубы блестели среди рыжей бородищи. Но вдруг он хлопнул себя по коленкам, присел и залился весёлым смехом.
— Шельмец! Ах, шельмец, их благородие!
Учителя, из уважения к его учёности, он называл «их благородие».
— А всё-таки расчесться надо! — продолжал он гоготать на всю лавку. — Ах, шутник, их благородие!…
Отсмеявшись, он неожиданно уставился на меня рачьими глазами, покачал головой.
— Скажи на милость, сам мал, а башковитый! Вот те и Назар, голота, а внук грамотей. Ну, иди, иди, чернильная душа, гусиное перышко, чего стал тут, более леденцов не дам! — он бесцеремонно выпроводил меня из лавки.
Однако, он всюду таскал с собою расписочку и на досуге показывал казакам.
— А ну, зачтите, чего тут накарябано!
Купцу было лестно, что учитель посвятил ему «свою письменность».
Этот же Дубонов о станичниках говорил так:
— Что такое ренбурхский казак? Это чисто православный человек! Столб веры христианской и опора купечеству!
Оренбургские казаки, в отличие от донских, терских, кубанских и даже сибирских казаков, не представляли из себя племенной цельности. Это была смесь самых разнообразных выходцев из России и из азиатских степей. Тут слились воедино: и донские казаки, и беглые от царских утеснений кержаки, и солдаты петровских времён, и калмыки, и башкиры, и мещеряки, и украинцы. В оренбургском казаке всё смешалось, боевые походы создали тип выносливого крепкого воина, по внешнему виду зачастую с угловатыми выпуклостями лица, нередко с косыми разрезами глаз и почти всегда с грубоватым и жёстким выражением степного воина.
